бела, как дальний храм. (А. Блок)
Эти женщины ушли вместе с Блоком? Теперь нежные женские пальцы стучат по экранам телефонов, набирая: «Ты где? Успеешь к 19:15?». Хорошо, если в конце будет написано: «Целую, люблю». И еще пять скобочек, означающих, что чувство серьезное, без баловства и глупостей.
А дальше бегом сквозь толпу. Сначала в магазин, потом за рулем в пробке или в душном вагоне метро. В ушах затычки, где музыка и веселье, а в голове — заботы и проблемы.
А ведь хочется посидеть в кафе, где свеча в стеклянном стаканчике, в бокалах темное вино, в руках красивый буклет-меню, и тебе не надо смотреть на цены, а надо просто улыбаться. Ты улыбаешься искренне — тебе и правда хорошо. Чей-то ласковый голос, теплые слова или просто тишина. За окном осенний дождь, в стекле отражается свеча. И еще отражаешься ты — нарядная, красивая, немножко загадочная. Блок может смело войти, посмотреть на тебя и написать новые строчки. Только ты спрячь телефон в сумочку, забудь о глупом начальнике, неудачном отпуске, ценах и пустом холодильнике. Сегодня вечер для Блока, чтобы он писал о любви и о тебе.
И неважно, что будет потом. Ты знаешь, что в любом случае наступит утро с будильником, кофе, бутербродом, щеточкой с тушью для ресниц, скрипом лифта, хлопнувшей дверью подъезда, осенней сыростью, хмурыми утренними лицами. Блок здесь не нужен, здесь начинается мир часов, цифр, таблиц, звонков, разговоров.
Женщины Блока никуда не ушли. Они просто утром немножко вышли из нормального мира, но обязательно вернутся к вечеру. Может, не сегодня. Но они обязательно вернутся.
Как уходят женщины
Дождь за окном усилился, день превратился в вечер, и я зажег настольную лампу.
В открытой тетради были написаны формулы, но их было еще мало, чтобы удивить мир.
Но зато они были написаны красиво, авторучкой с золотым пером.
Я обожал такие авторучки, хотя долго они у меня не жили.
Ручки любили падать на цементный пол и потом переставали писать.
Но эта, последняя, была еще жива, и ею я нарисовал красивый интеграл.
— Я ухожу! — сказала ты. — Я знаю, что ты меня не слышишь, я написала записку и положила на стол.
Я услышал, как хлопнула дверь, как застучали каблучки по лестнице.
Сначала они стучали громко и гневно, а потом стали стучать тихо и грустно.
Наступила тишина. Только поскрипывало перо и дождь барабанил по подоконнику.
Я отложил любимую ручку и закрыл тетрадь.
Я понял, что в этот вечер не смогу больше ничего написать.
Этот вечер стал свободным.
Свободным от тетради, от авторучки, от тяжелых разговоров.
Это время надо провести по-особенному!
Я надел плащ, поднял воротник и вышел на улицу.
Свободный вечер обрушился на меня, как ураган, как огромная волна, как бешеный вихрь, уносящий в небо все, что легкомысленно лежало на земле, не запустив в нее мощные корни! Я не был готов к такой свободе и вдруг почувствовал, что мои ноги отрываются от асфальта, что меня уносит ввысь непонятная сила, которой невозможно сопротивляться.
И вот я уже плыву среди серых облаков, из которых весь день моросил холодный дождь. Внизу на мокрых ветках сидят нахохленные птицы и с изумлением смотрят на мой полет. Я взмываю выше, касаюсь темных туч, пикирую вниз, а потом не спеша лечу вместе с ветром над вечерней землей. Я вижу уходящие к горизонту улицы, коробки домов, мелькающие огни светофоров, спешащие машины и людей-муравьев, бредущих в свои квартиры-ящики, где они надеются спрятаться от бесконечного дождя и пронизывающего ветра. Я вижу леса, где качают верхушками березы, подо мной проплывают поля, сверкающие мокрой травой, мелькают пятна озер, вьются между зеленых холмов и серых скал темные ленты рек.
Все это ново для меня. Я чувствую, что хочу и могу быть везде одновременно, могу раскинуть руки и поймать порывы ветра, вспышки далеких молний и лучи заходящего солнца, которые умудряются пробиваться сквозь туманную пелену, застилающую небо. Я свободен и могу управлять своей свободой. Если я захочу, то могу продолжить безумный полет, а могу опуститься в любом месте, чтобы отдышаться, чтобы успокоить биение сердца и не спеша насладиться неторопливой земной жизнью.
Сумерки стали накрывать землю темно-серым покрывалом. Померкли краски, ярче засветились фонари на узких улочках. Я почувствовал усталость и опустился перед входом в небольшое кафе в городке на берегу маленькой речки. Сквозь окно было видны столики, покрытые темно-вишневыми скатертями, на которых стояли лампы под плотными желтыми абажурами. Там было сухо, тепло и пусто — я был единственным посетителем. Выбрав место у окна, сквозь которое был виден парк с силуэтами старых дубов, позвал официанта.
На улице стало совсем темно, мое отражение в стекле стало более отчетливым. Лампа освещала меня с одной стороны, и я увидел, что в левой створке окна отражается темная половина моего лица, а в правой — светлая. Официант принес бокал коньяка, чашку эспрессо и как-то незаметно исчез, будто растворился в полумраке зала.
Я сделал большой глоток из бокала и стал не спеша размешивать сахар в чашке с кофе. Ладони еще ощущали мокрый ветер, колючие молнии и теплые солнечные лучи. Я понял, что остался всесильным и захотел, чтобы мы снова были вместе. Дверь в кафе тут же открылась, и вошла ты.
— Рад, что ты пришла, — сказал я. — Теперь я стал другим и могу сейчас доставать для тебя звезды с неба.
— Мне не нужны звезды! — ответила ты.
— Я могу подарить тебе солнечные лучи и сверкание молний!
— Мне не нужно этого! Просто… отпусти меня.
И она ушла.
— Когда женщины уходят сами, они уходят навсегда! — сказал мне официант, подливая коньяк в мой опустевший бокал. — И самое страшное, когда они уходят не к кому-то, а просто так. Тогда их не удержать ни властью, ни деньгами.
Я допил коньяк и вышел на улицу ловить такси. Дождь опять усилился, стало совсем холодно.
Девочкам из СССР посвящается
Девочки вы мои дорогие! Как непросто вам было быть счастливыми во времена, когда мы знали всех советских космонавтов, когда вся страна пела про БАМ и когда по вечерам в ресторанах играли «Ах, Одесса!».
Утром вам надо было накраситься, одеться и выпить кофе с бутербродом. Это не список действий, это список проблем. И вы решали эти проблемы! Вы помните очереди за польской косметикой, итальянскими сапогами и индийским кофе? А еще надо было купить иранский стиральный порошок, отметиться в очереди на чешскую стенку и отстоять очередь за свежими помидорами и зеленым луком.
А в обед надо решать: идти в столовую, от которой со вчерашнего дня побаливает желудок, или просто выпить чашку чая с булочкой за десять копеек? А тут еще женщины на работе сказали, что рядом дают хлопковое постельное белье, которое так легко гладить!
И мысли, мысли… А сходил ли муж на молочную кухню за творожком и кефиром? А кто вечером поведет старшую на фигурное катание? Ей срочно нужны черные спортивные брючки, а то старые совсем порвались! Где взять деньги, где это купить?
Опять в этот автобус я не смогу сесть со своими сумками! Вот был бы у меня друг с машиной! В любовницы я, наверное, уже не гожусь, на руках мозоли от стирки и уборки, седина не закрашена… Но вот просто другом я вполне могла бы быть. Я бы ему очереди занимала, и макулатуру на Дюма помогала собирать. Милый мой друг, где ты со своей «шестеркой»?
А с ужином все в порядке. В кулинарии антрекоты за 37 копеек куплены, есть запас картошки. Помидоры порежем, лучка покрошим… Может, по телеку чего интересного покажут!
…Но вот наступает день, когда какие-то чертики начинают плясать в глазах, когда самые простые тряпки, или даже не тряпки, а что-то другое, идущее изнутри, делает твой стан гибким, походку стремительной, взгляд загадочным, улыбку обворожительной. И ты идешь по теплому асфальту, твои каблучки
